Всероссийский медиа-проект "Быть отцом!"

 — Отцовство — это счастье или бремя?

— Дети — это счастье. Так же, как и внуки. Знаете, я вот сколько мировых рекордов установил, те же картины, книги написал. Но — сегодня рекорд, а завтра его уже по - били, сегодня книгами восхищаются, а завтра их уже забыли. А дети, внуки — это вечность, это ни с чем не сравнится.

— Что самое важное вы бы хотели донести до своих детей?

— Чтобы они были православные — не на словах, а в корне, чтобы любили нашу Родину, страну. Как бы ни было тяжело, страну никогда нельзя покидать, если ты русский. Я бы мог много где жить, но здесь лежат все наши прапрапра. Тем более нам, Конюховым, это нельзя. У нас в роду пять канонизированных святых.

— Какие детские песни вы знаете? Можете напеть любимую?

— Я своим детям не пел детские песни. Пел Талькова, Высоцкого, Визбора, Окуджаву. Я же их всех лично знал, и они меня знали. Вот кого знал, тех и пел. Из книги отца Федора Конюхова «Под алыми парусами», куда вошли дневниковые записи, которые он вел, находясь в одиночном плавании в 2004– 2005 годах: Я ухожу раз за разом в океан не затем, чтобы еще чем -то удивить мир или поставить очередной рекорд в плаваниях под парусами. Я просто боюсь людского мира и всего скверного, что сопутствует жизни на берегу, и завидую людям, которые до такой степени боялись скверны мира, что уходили далеко от этой скверны в леса и пустыни, в монастырские кельи, и там всю жизнь проводили в молитвенном общении с Богом. Сын Николай, я твой отец, не слишком настойчивый и в чем-то уступчивый. Ты должен слушаться меня с первого слова. Если будешь спорить со мной, я могу уступить тебе, но это не будет тебе на пользу.

— Вы втайне от отца подали рапорт на зачисление в отряд космонавтов. На тот момент отец был начальником этого отряда. По правилам отец и сын не могут служить вместе. По сути ваш отец пожертвовал ради вас своей карьерой. Как далось ему такое решение?

 — Для отца, наверное, это был взвешенное решение. Конечно же, он переживал. Он полжизни проработал в Центре под готовки космонавтов. О том, что ему придется уйти, мы узнали уже после того, как меня зачислили. Я прошел медицинскую комиссию, собеседования. И перед финальным утверждением было выдвинуто такое условие.

— А если бы вы заранее знали, что оно будет выдвинуто?

— Тогда нам пришлось бы поговорить до того, как я подал рапорт.

— У вас состоялся серьезный разговор?

— Это была десятиминутная беседа. И я сейчас, наверное, даже не вспомню подробности, только общий смысл. Отец спрашивал, понимаю ли я, во что ввязываюсь. Я понимал, что зачисление в отряд космонавтов не гарантирует мне полет. У нас нет такого: «зачислили — и можно расслабиться». Идет работа, тебя испытывают. Нужно постоянно доказывать, что именно ты можешь сейчас полететь в космос. Я вырос в Звездном городке и видел, как людей, состоявшихся как космонавты, так и тех, кому не довелось полететь. Так что я понимал, «во что ввязываюсь».

— Вы что-нибудь брали в космос, что бы напоминало о семье?

— Конечно, фотографии. Бумажные, чтобы были настоящие, чтобы можно было в своей маленькой каюте повесить. Чтобы, по крайней мере, утром и вечером можно было посмотреть. А еще мои дети передавали мне в полеты игрушку — индикатор невесомости. Это традиция такая. Дети командира корабля всегда передают экипажу игрушку. В одном из полетов это была Нюша из «Смешариков».

— А ваши коллеги — космонавты из других стран, они так же общаются со своими семьями?

— Разница есть. Она касается скорее отношения системы к семье. В нашей системе немыслимо, чтобы кто-то заявил: «Мне надо сдвинуть подготовительную сессию в Хьюстоне, по тому что у моего ребенка две недели каникул, и я хочу с ним поехать в отпуск». Для американцев это нормально. У нас система тоже потихоньку меняется, становится мягче.

— Отцовство — это счастье или труд?

— Это все вместе. Сиюминутно это может быть даже тяжелый труд, большая ответственность. А если спустя время посмотреть, то, конечно, это счастье.

— Вы задумывались в юности о том, что когда-нибудь станете отцом?

— Точно могу сказать одно — во время учебы во ВГИКе внутри меня начали происходить диалоги. У меня был воображаемый собеседник, мой будущий сын. Это были послания отца к сыну — о том, что я в этой жизни стал понимать и что со мной происходит. Такой внутренний дневник: первая несправедливость, первые открытия из разряда, что справедливость у всех разная и у всех разные представления об одном и том же. Мне казалось, что с друзьями об этом не поговоришь, к маме с этим не побежишь. И я думал: «Вот был бы у меня сын…» Сей час жалею, что не записывал. Было бы интересно почитать. Такое раннее и сильное стремление к отцовству кажется довольно редким. По крайней мере, в больших городах, где люди не спешат взрослеть. Я и сам сейчас не могу поверить, что в 23 года грезил о сыне.

— Можно сказать, что когда в мужчине рождается отец, он испытывает муки рождения?

— Конечно! Я с Федором разговариваю примерно так: «Федь, я еще только учусь! А ты мне должен помочь стать тем отцом, которого ты хотел бы иметь. Я могу ошибаться, но это не дает тебе права радоваться моим ошибкам. Так же, как и мне — твоим. Если я тебя за что-то ругаю и ты считаешь, что это несправедливо, — все равно я твой отец, а ты мой сын. И ты должен дать мне возможность прожить этот опыт, извиниться перед тобой и объяснить, почему это произошло». Такие беседы происходят не часто, но они важны, потому что ставят нас в позицию двустороннего воспитания при жесткой иерархии «отец — сын».

— А что сын говорит в ответ?

— Он говорит: «Да ладно пап, я все понял!» Ему скоро девять.

— Не слишком по-взрослому вы с ним разговариваете?

— Эти разговоры происходили, когда ему было еще четыре года. Мужчина чувствует мужчину. Для меня, кстати, было откровением, когда сделали первое УЗИ, и я увидел самостоятельную жизнь ребенка. Он там живет уже! И я в его жизни пока что участвую только на уровне голоса, разговаривая с его мамой! Потом он появляется, и это отдельная планета! У него своя харизма, она проявляется во всем. Я не имею права надломить ее, сказать: «Будешь делать, как я!»

— Вы встречались в жизни с такими примерами, когда отец давит, пытается сломать?

 — Да я сам такой! Если честно, мне Аня многое подсказывает. Чтобы мой авторитет перед сыном не обрушивать, она мне чуть позже в сторонке говорит о моих ошибках, и я сначала спорю, ерепенюсь! Мне кажется, что я был прав! Потом похожу-похожу, сойдет вся эта пена…  Иду к Ане: «Я понял, о чем ты говоришь». А сначала — в гневе или в какой -то эмоции — смотришь на все совсем иначе. Вообще, в настоящего отца, наверное, вырастешь, когда уже дедом станешь. А пока — не образован, невежествен, куда уж тут лезть в воспитатели? Надо больше требований к самому себе предъявлять. Отец, который воспитывает сам себя, может надеяться, что его ребенок вырастет воспитанным человеком. Воспитание детей — это все-таки таинство. Мы сейчас ждем четвертого ребенка, и я абсолютно уверен, что воспитание идет уже сейчас. Даже на уровне того, с какой интонацией я разговариваю со своей супругой, что ей приходится делать и выслушивать. А раньше я этого не понимал.

— У отцов бывает послеродовая депрессия?

— По-разному. Кто-то совсем не меняется, у кого-то бывает депрессия — я всякое наблюдал. У меня не было, так как и у Ани ни разу не было послеродовой депрессии. Может быть, Господь ей дал такой ангельский характер. Я еще и актер, у меня профессия связана с экспедициями, много ложится на Анины плечи, но настолько мощные даны ей мышцы души, что она спокойно справляется и чувствует себя счастливой. Все нормально: и папа получает свою долю внимания, и дети.